«Страсть к наукам»: 250 лет со дня рождения Георга Лангсдорфа

Он стал членом-корреспондентом Российской академии наук, ни разу не бывав в России, убедил Ивана Крузенштерна и Николая Резанова взять его в кругосветную экспедицию, добрался до Русской Америки и разработал реформы Камчатки. Путешествовал по Бразилии, откуда прислал в Академию наук богатейшие коллекции. О последнем факте забыли вплоть до ХХ века, но именно обнаруженные коллекции помогли в полной мере оценить, насколько много за свою жизнь успел сделать этот ученый.

Однако Лангсдорф сдаваться не собирался. Он поехал в Копенгаген, чтобы перехватить там «Надежду» и «Неву» и переговорить с руководителями экспедиции напрямую. Находившиеся в сложных отношениях капитан Крузенштерн и дипломат Николай Резанов проявили в этом случае удивительное единодушие — рвение молодого человека, готового служить на благо науки безо всякого жалованья, подкупило обоих. Резанова убедила «сильная страсть его к наукам, убедительная, без всяких требований просьба и, наконец, рекомендация нашей академии, которой он корреспондентом», Крузенштерна — «ревность сего ученого» и его упрямое желание «победить невозможности». Так молодой человек стал участником российской кругосветки.

Ученого приняли в качестве ботаника, но на деле круг его исследований был значительно шире. На берегах острова Св. Екатерины в Бразилии он ловил бабочек, на Маркизских островах за 10 дней составил словарь туземцев острова Нукугива, включавший порядка 400 лексических единиц, а в ходе плавания занимался барометрическими наблюдениями и исследовал свечение моря. Даже из Японии, где члены посольства Резанова находились в строгой изоляции, он ухитрился привезти целую серию изображений местных животных и анатомических препаратов. Насколько масштабны были работы исследователя, свидетельствует двухтомник, который он выпустил по результатам путешествия. Последний вышел в Германии, в Англии и в сокращенном варианте — в Австрии.

Когда участники экспедиции добрались до Петропавловска, Лангсдорфу пришлось выбирать, что делать дальше — он мог продолжить путешествие на «Надежде» либо вместе с Резановым в качестве врача поехать в Русскую Америку — на Алеутских островах и северо-западном берегу Северной Америки находились владения Российско-американской компании.

Ученый предпочел второй вариант: «Мой выбор был наконец решен в пользу Америки, так как я считал своим долгом перед наукою не пропустить столь необычное и редкое путешествие, да еще в столь благоприятных, казалось, условиях».

Когда путешественники прибыли в Ново-Архангельск, выяснилось, что местные поселенцы массово умирают от голода. Продукты приходилось везти через Сибирь до Охотска, а оттуда морем, и за долгие месяцы путешествия они успевали испортиться. Чтобы решить проблему, Резанов приобрел у купца Джона Вульфа судно «Юнона», нагруженное провизией, которую и отдал местным жителям. Этого, однако, было недостаточно. Пришлось строить «Авось» и на двух судах спешно отправляться в Калифорнию, чтобы закупить продукты у испанцев.

Именно во время этой поездки в Сан-Франциско Николай Резанов совершенно очаровал дочь местного коменданта Консепсьон Аргуэльо — знаменитую Кончиту, отношения с которой послужили сюжетом для рок-оперы «Юнона и Авось». Трудно сказать, поспособствовал ли тот факт, что Резанов стал ее женихом, удачной сделке, но так или иначе суда удалось забить провиантом под завязку, что спасло от вымирания жителей Ново-Архангельска.

Находившийся все это время при Резанове Лангсдорф был в ужасе от условий, в которых живут люди. «Алеуты дальних островов подчинены промышленникам или, другими словами, невеждам и злодеям, которые всеми средствами обижают, притесняют и, смело можно сказать, высасывают добродушных и кротких туземцев», — сетовал ученый в своих записках.

Впрочем, и сами промышленники зачастую оказывались в долговом рабстве у компании, находясь в зависимости от произвола лукавых агентов. «Промышленникам положена известная часть их промыслов, но никогда не зная результатов их, они вечно остаются в неведении того, что им следует. Счеты оканчиваются по истечении нескольких лет; а между тем все жизненные потребности отпускаются им в долг по весьма дорогим и часто совершенно произвольным ценам», — отмечал Лангсдорф. Голод и суровые условия добавляли ко всему этому проблемы со здоровьем: многие русские промысловики страдали от цинги, лежа в сырых холодных казармах.

По мере сил ученый старался облегчить участь пациентов. Увы, мог он немногое. Да и Резанов, доставив провизию в Ново-Архангельск, больше ничего толкового для улучшения ситуации не сделал. «Относительно же призрения больных и заботы о лучшей пище для полуздоровых промышленников и алеутов и лучшего обращения с ними, как на второстепенную вещь, не было принято Резановым никаких мер. Все эти люди стенали под тяготевшим над ними игом и безнадежно смотрели на наше отплытие в Ситку», — писал по этому поводу Лангсдорф.

Впрочем, вполне вероятно, что свои наблюдения ученый донес до графа Николая Румянцева, служившего в ту пору министром коммерции. Добравшись в 1807 году до Камчатки, Лангсдорф за небольшой срок успел собрать богатые данные о ее природе и местных жителях, а заодно подготовить подробную записку о необходимых реформах в управлении полуостровом.

Идеи ученого понравились графу, которому он отправил свой труд, и тот вступил с ученым в переписку. А саму записку представил на рассмотрение императору Александру I, благодаря чему Лангсдорф оказался на службе России и принял участие в работе двух комитетов, проводивших реформы Камчатки. Кстати, именно в записке Лангсдорфа впервые прозвучало предложение сделать Петропавловск столицей полуострова.

Еще один государственный деятель, с которым ученый, предположительно, мог обсуждать проблемы Русской Америки, — иркутский, тобольский и томский губернатор Иван Пестель, у которого Лангсдорф гостил в Тобольске с 11 декабря 1807 года до 22 февраля 1808-го. Так ли это, сейчас уже не узнать, но через пару лет началось затяжное служебное разбирательство, а в 1818 году престарелого правителя Русской Америки, купца Александра Баранова, сменил на посту капитан-лейтенант Леонтий Гагемейстер, и впредь на эту должность назначались исключительно офицеры морского флота.

Получивший звание академика и мировую известность благодаря своему двухтомнику «Замечания о путешествии вокруг света в 1803—1807 гг.», Лангсдорф недолго оставался в Петербурге. В 1812 году он получил назначение генеральным консулом России в Рио-де-Жанейро. Эта должность позволяла ему отправиться в практически неисследованные земли, чем он не мог не воспользоваться.

Девять лет он успешно выполнял свои консульские задачи, попутно выезжая на непродолжительные экскурсии. Благодаря последним Петербургская академия наук, а также некоторые музеи Гамбурга, Парижа и Лондона обогатились редкими экспонатами для естественно-научных коллекций и материалами о племенах, населяющих Бразилию. А поместье Лангсдорфа Мандиока стало центром притяжения для многочисленных путешественников. У гостеприимного ученого побывали Василий Головнин, Фаддей Беллинсгаузен, Андрей Лазарев, Федор Матюшкин. А Федор Литке писал о семье консула: «Если мы когда-нибудь забудем ласку и приветливость их, то пусть забудут нас друзья наши; пусть нигде не найдем мы другого Лангсдорфа».

Со временем краткосрочных экскурсий непоседливому ученому стало не хватать, и в 1821 году, будучи в отпуске, он приехал в Петербург, где удостоился аудиенции у государя. Ему удалось заинтересовать Александра I проектом серьезной экспедиции по Бразилии, целью которой Лангсдорф видел «ученые открытия, географические, статистические и другие исследования, изучение неизвестных доселе в торговле продуктов, коллекций предметов из всех царств природы».

Путешественников донимали вездесущие насекомые, во время плавания по реке Кошин затонула одна из лодок — люди, к счастью, не пострадали. Освежиться в реке даже в самую изнуряющую жару не позволяли пираньи и другие хищники. «Вода медленно текущего Парагвая была покрыта блеклыми, гниющими листьями, деревьями, корнями, рыбами, крокодилами, красной глиной и желтой пеной, — писал в дневнике Лангсдорф. — Она выглядела отвратительно и была почти непригодна для питья».

В марте 1828 года путешественники пришли на север, к Риу-Прету, в места, которые, по воспоминаниям ученого, «боятся посещать даже в сухое время года, а в период дождей здесь каждый непременно заболевает гнилой горячкой, лихорадкой, тифом». Боялись их посещать не зря — к тому моменту, как задержанные проволочками местной администрации участники экспедиции смогли отправиться дальше, заболело более десяти из них. Начались приступы лихорадки и у Лангсдорфа.

«Начальник экспедиции, несмотря на болезнь свою, неусыпно пекся о здоровье каждого и по приходе к жилищу индейцев, видя, что старания его больным мало помогали, то таковое положение заставляло Григория Ивановича Лангсдорфа при всей жестокости болезни его много беспокоиться, а через то, как кажется, он делался слабее», — отмечал в дневнике астроном Нестор Рубцов.

Ближе к июню недуг окончательно подкосил ученого, начались провалы в памяти, помутнение рассудка. «Он совсем помешался в разуме и даже не знал, где находится и что кушает», — вспоминал Рубцов, которому пришлось принять на себя ответственность за собранные архивы и коллекции. Он передал в Россию ни много ни мало 116 ящиков с ценнейшими данными.

Лангсдорф выжил, но экспедиция подкосила его, о дальнейшей научной работе не могло быть и речи. Он вернулся в Европу, где и провел свои последние годы вплоть до смерти в 1852 году. Добытые им коллекции на долгое время затерялись среди фондов Академии наук. На них обратили внимание лишь в 1915 году, когда этнограф Генрих Манизер, готовясь к экспедиции в Бразилию, обнаружил уникальные материалы с пометкой «Langsdorff», а потом нашел экспонаты с аналогичной пометкой в музее Рио-де-Жанейро. Именно он заинтересовался судьбой своего предшественника и сумел вернуть Георгу Лангсдорфу заслуженную память и признание.

Ольга Ладыгина