Редакция «Вестника геодезии и картографии» обратилась к члену Ученого совета, сопредседателю Постоянной природоохранительной комиссии Русского географического общества, заместителю председателя его Московского отделения, доктору географических наук, член-корреспонденту РАН Аркадию Тишкову с целью подведения итогов академических проектов и исследовательской деятельности по географическим наукам в 2020 году.
— Аркадий Александрович, в начале декабря состоялось годовое собрание Академии наук, собрание Отделения наук о Земле также прошло в это время. Вы могли бы отметить наиболее значимые за прошедший год проекты и исследования, учитывая те существенные изменения форматов, которые произошли?
— Я думаю, что формат заочной работы Академии, который сложился стихийно, на самом деле оказался вполне адекватен ее стилю и возможностям. Академия продолжает работать и выдавать уникальный результат как в фундаментальной, так и в прикладной науке. Что касается наук о Земле, то мы все же испытывали определенные сложности, которые и продемонстрировала осенняя сессия, потому что без экспедиционной работы развитие большинства дисциплин наук о Земле просто невозможно. Это касается и океанологии, и геологии, и геофизики, физики атмосферы и собственно географии. Институт географии РАН смог найти формат работы в отношении проведения экспедиций. Полевые исследования проводились в этом году в Арктике на Земле Франца-Иосифа, на полуострове Ямал, на Чукотке, на Северном Кавказе. Были экспедиционные поездки – и в степь, и в пустыню, и в горы. Например, последняя экспедиция биогеографов вернулась с Камчатки в конце сентября, с Дальнего Востока – в августе. В целом мы довольны результатами. Есть и особенности этого ковидного года: он позволил обобщить многолетние результаты, подготовить нужные публикации – их в этом году было даже больше. Наши журналы работали исправно.
— По многим фактам видно, что Академия наук стратегически обеспечила все то, благодаря чему страна оказалась готова к войне с коронавирусом. Это и Институт Гамалеи, и Институт эпидемиологии, и Институт гриппа, и многие другие научные центры, которые оказались во всеоружии перед такой опасностью. Имеется в виду не только изучение природы коронавируса с помощью молекулярной биологии, биохимии и генетики – наук, которые занимаются подобными проблемами многие десятилетия. Судя по публикациям, к изучению вируса и развития пандемии подключились ученые РАН из других областей науки, в том числе и географы. Они анализировали риски пространственного распространения болезни, особенности заболеваемости в зависимости от региона и плотности населения и т.д. Я тоже опубликовал несколько статей по экологическим последствиям и рискам коронавирусной эпидемии в природоохранном отношении. Пандемия высветила несколько острых проблем для географии, которые нам ещё предстоит решать.
Первая проблема: COVID-19 = SARS-CoV-2 – это первично все-таки природно-очаговая болезнь, которая за счет мутации стала опасной для человека, а так как она циркулировала в природных системах, переносилась позвоночными животными, например куньими, рукокрылыми, то наряду с теми десятками коронавирусов, которые встречаются у летучих мышей, у куньих и у кошачьих в природе, появилась новая мутация. Вполне возможно, что она возникла и за счет «дрейфа генов», когда человек соприкасается с природным очагом той или иной вирусной болезни и может возникать новая контагиозная форма вируса, опасная для человека. Так и получилось. До этого было много других вирусных эпидемий, которые охватывали сотни стран, тысячи и даже миллионы людей: тот же SARS или знаменитые эпидемии гриппа H5N1 и H1N1, MERS-CoV, COVID-19, SARS-CoV-2, лихорадки – Марбурга, которая переносилась теми же рукокрылыми, Зика, Эбола и, в конце концов, СПИД, который передавался приматами. Эти проблемы связаны и с географией и экологией, и их надо решать.
— Для картографии, как мне представляется, те или иные пандемии – это всегда большой импульс к развитию.
— Мы регулярно печатаем статьи об изменении ареала распространения тех или иных опасных инфекций, переносчиков этих инфекций, в том числе и в связи с потеплением климата. В случае с пандемией коронавируса изменения характеризуются тем, что она захватывает значительную часть более северных территорий, чем зона обитания ее рукокрылых переносчиков, а последние ограничены в своем распространении и севернее лесной зоны не распространяются. Все дело в том, что большинство этих видов позвоночных, являющихся переносчиками инфекций, – редкие виды. В нашей стране, в связи с тем, что в ней сохраняется Великий Евразийский природный массив, почти 60% территории не освоено, и природа там настоящая, конечно, циркулируют сотни особо опасных природно-очаговых болезней. В засушливых регионах функционирует несколько очагов чумы. В лесной и степной зонах имеются природные очаги лептоспироза и энцефалита, разные формы лихорадок – некоторые из них в условиях потепления дошли до границы лесной зоны, вплоть до Московской области.
— Думаю, это связано, скорее, с миграционными процессами.
— Отчасти с миграциями жителей южных стран, отчасти и с потеплением климата. Точно так же и малярию, с одной стороны, заносят мигранты, но в то же время создались «летние» условия для размножения малярийных комаров и малярийного плазмодия.
— Вы перерисовали карты зональности по эпидемиологическим рискам?
— Конечно! Процесс идет. Биогеографы географического факультета МГУ создали Атлас природно-очаговых болезней, а в нашем Институте географии создана серия карт распространения лугов и кустарников – это вторичный тип экосистем, они возникают на месте лесов после вырубки и частых пожаров. И у нас получилось, что на Дальнем Востоке и на юге Сибири осталось мало природных лесов. Это теперь не леса, а какие-то полусаванны – сочетание лугов и лесных территорий, и поэтому там часты пожары. А спектр природно-очаговых заболеваний становится иным, но не менее опасным для человека.
Если вернуться к разговору о том, что переносчики опасных инфекций – это редкие виды животных, то возникает вопрос: что нам делать, уничтожать их или сохранять? Если сохранять, то, значит, сохранять угрозу второго нашествия вируса. Я думаю, что эта проблема будет решаться. А еще одна проблема – чисто гуманистическая. Если мы попытаемся вновь сформулировать задачи охраны живой природы, то надо учитывать и аспект необходимости сохранять все виды, сохранять все разнообразие животного мира. Я думаю, среди 14 миллионов форм жизни, существующих на Земле, только 10% имеют научное описание, а в неописанной части находятся в основном вирусы и другие микроорганизмы. Каждый год открывают новые вирусы из тающей вечной мерзлоты в связи с потеплением климата. Гигантский вирус Савхи – недавнее открытие, мы еще не знаем, что он нам принесет. Патогенной его активности пока особо не отмечается. Парадоксальная вещь: патогенность возникает не потому, что вид захотел погубить человечество, ему надо, наоборот, чтобы человечество жило вечно. А пропадет хозяин – пропадут и паразиты.
— А на Ваш взгляд, вирусы были рождены на планете Земля или занесены на нее?
— Что такое вирусы? По большей части это внеклеточная форма – РНК или ДНК, полуживая субстанция. Это феномен молекулярно-биохимический, который показывает возможность самоорганизации, но в то же время неспособность размножаться вне живых клеток хозяина. Это может быть и человек, и бактерия. И не надо быть большим биологом, чтобы понимать, что эта форма может возникать и существовать только при определенных условиях. По-видимому, подобные формы жизни могут переживать и космические условия. В одних случаях это может быть лед, в других – наличие органических веществ, метана и так далее. «Черные курильщики» в океане нам демонстрируют другой тип условий. Горячие источники Йеллоустонского парка – третий тип развития крайних для существования организмов, например термофильных бактерий. Поэтому необходимо учитывать этот диапазон условий и форм существования: при самых примитивных формах возникает полиморфность, эти субстанции могут возникать и выживать в разных местах, например на полюсе холода в Антарктиде. Здесь, в керне, из разных глубин, из слоев разного возраста тоже находят не известные науке микроорганизмы. Это работа ученых-микробиологов, которые видят определенную глобальную цель многообразия жизни в их существовании на разных уровнях организации – от вирусов и бактерий до человека.
Сейчас мы занимаемся кернами, у нас есть ледяное хранилище. В ходе работ мы понимаем, что эти доклеточные формы вполне могли возникнуть одновременно в разных сочетаниях, условиях. Существует ли опасность именно для человека «высвобождения» новых микроорганизмов в связи с таянием мерзлоты или при исследовании ледяного керна Антарктиды и воды подледного озера Восток? Риски велики, но человек – часть глобального биоразнообразия, и от него зависит, будут ли существовать тысячи и тысячи патогенных, условно патогенных и других форм организмов, облигатно связанных с ним. Случай с коронавирусом еще раз убедительно демонстрирует, что все живое на планете, в том числе и высшие и низшие его формы, взаимосвязаны, взаимозависимы и, как ни странно, – просто нужны друг другу.
Нужно это и самому и человеку, потому что человек и все организмы, приносящие ему и вред и пользу, в том числе так называемые полезные и болезнетворные микроорганизмы – по сути единое целое, это тот самый «думающий океан» Станислава Лема. Надо понимать, что есть космос «вне» человека и космос «внутри» его. Поэтому давайте будем осторожны, принимая любые решения в отношении борьбы с болезнями и «вредоносными» организмами: проводя биоцидные действия, создавая «сильные» лекарства, давая разные глобальные профилактические рекомендации… Все подряд живое, даже при таких угрозах, как сейчас, уничтожать нельзя. Речь идет и о рекомендациях, предписывающих избавляться от возможных переносчиков опасного вируса. Таких призывов и даже локальных действий (например, умерщвление норок на зоофермах Дании, отстрел водоплавающих птиц при угрозе птичьего гриппа или кабанов при развитии эпизоотии африканской чумы) было в Европе много.
— По европейскому пути мы не пойдём?
— Категорически нет! В Западной Европе на протяжении веков происходила по сути биоцидная форма развития, повлекшая за собой вымирание на значительных пространствах многих видов животных, которые считались «вредными» для хозяйства. Исчезли многие ключевые виды природных экосистем – копытные, медведь, волк, рысь, хищные птицы и пр. Принцип хозяйствования был предельно простым: защитить посевы, сады, скот и домашнюю птицу от диких животных, не делить с ними урожай. Конечно, в такую природу переносчики коронавируса «не вписываются». А если считать так называемые экосистемные услуги или углеродный баланс этих европейских ландшафтов, то чаще мы будем получать отрицательное значение биосферного эффекта. В результате в Западной Европе усилиями человека сформировалась «искусственная» природа – красивая, ухоженная, но и требующая огромных энергетических затрат для поддержания ее в таком состоянии.
— Все это разрушает биогеоценозы.
— «Стерильная природа» Европы – в ней даже охота сосредоточена на «проверенных» в ветеринарном отношении разводимых утках, фазанах, кабанах, косулях, оленях… В Германии, например, на месте равнинных и горных широколиственных лесов разводится высокоствольный еловый или сосновый лес: там охотятся, прокладывают дорожки для ухода и рекреации. И если мы, с одной стороны, подсчитаем объем природных экосистемных услуг – климатрегулирующих, водорегулирующих, почвозащитных, рекреационных и прочих, а с другой – сколько на их поддержание затрачивается сил, материалов, энергии, то получим глубокий минус. Полмира работает на то, чтобы в отдельно взятых странах был экологический рай. Это проблема, о которой никто не хочет говорить, как, например, и об использовании электромобиля. Принято считать, что электромобиль – это хорошо, экологично, а как добываются и производятся элементы для литиевых и прочих аккумуляторов, материалы для корпуса и прочее и какие там выбросы СО2, расходы разных ресурсов, отходы производства – об этом умалчивается. Ведь все это производится не в стране, где строится «экологический рай», а далеко оттуда…
— Давайте вернёмся к экспедиционной деятельности Института географии. В рамках каких проектов она осуществлялась в этом году?
— В институте в 2020 году проводились экспедиции по десяткам исследовательских грантов и проектов – Российского научного фонда (РНФ), Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), Русского географического общества (РГО) и др. Лидерами были гляциологи и палеогеографы. Накануне Нового года в Санкт-Петербурге как раз прошла конференция, на которой подводились итоги исследований в Арктике. А ранее традиционно гляциологи там же рассказывали об итогах изучения ледников, снега и мерзлоты. Именно такая высокая активности позволила им в уходящем году на 8-м Конкурсе мегагрантов Минобрнауки России войти в число победителей. И теперь в Институте географии РАН в 2021 году начнет работу новая лаборатория, которая займется изучением природных и антропогенных изменений окружающей среды на основе анализа палеоархивов о климате прошлого в России. Там будут проводиться реконструкции сверхвысокого разрешения в нескольких ключевых регионах России (Русская равнина, Арктика, Кавказ, Камчатка), ориентированные в первую очередь на новые подходы и методы анализа ледниковых кернов, озерных отложений и годичных колец деревьев, датирование морен космогенными изотопами и пр.
Много экспедиционных поездок в 2020 году было и у гидрологов, в том числе на Волгу и Дон. При поддержке РНФ в Институте стартовал проект «Гидроэкологическое состояние центральной части Русской равнины в условиях изменений климата и хозяйственных преобразований», направленный на исследование экологического состояния водных ресурсов рек и водоемов центрального региона Русской равнины (в верхнем течении Волги, включая Москву, Дона и Днепра).
У биогеографов завершается грант РГО-РФФИ по проблемам сохранения Великого Евразийского природного массива. В 2020 году ценные материалы по актуальному состоянию его экосистем были привезены с Камчатки, из Приморья, из Новгородской и других областей. Это десятки новых карт по оценке современного состояния лесных и степных экосистем. Как они горят, как разрушаются во время добычи ископаемых, как вырубаются леса – нам видно все из космоса, и мы отработали систему мониторинга с обязательной наземной верификацией. Мы получаем текущие разномасштабные снимки и можем сказать государству, сколько реально рубит черный лесоруб и сколько лесов выгорает. В этом году выгорело несколько десятков миллионов гектар. И мы эти карты делали применительно к проблемам сохранения Великого Евразийского массива. Парижское соглашение по климату со следующего года начнет терзать всех по поводу «зеленого» углеродного налога, а Россия – одна из немногих стран, где могут работать реальные компенсационные механизмы. Мы углеродоемкие и сохраняем углеродоемкие экосистемы – тундры, болота, леса, степь с черноземами. Поэтому нам нужно знать, какие у нас есть возможности и сколько территория нашей страны аккумулирует СО2, который выбрасывается в атмосферу Россией и другими странами.
Проводились полевые исследования по гранту, посвященному проблемам «позеленения» Арктики. Как меняется природа Арктики в связи с потеплением! Там температура выросла за последние десятилетия на 3-4 градуса, а по сути этот пояс остается тундрой. Олени, гуси, утки, песцы – все остаются на своем месте. Лес медленно наступает, но это метры в год, скорости небольшие. Оказывается, в отдельных регионах произошло олуговение, тундра позеленела, стала более продуктивной. И это сказывается на пищевом и миграционном поведении и птиц и млекопитающих. Мы это показали – по острову Колгуев, по Таймыру, по Ямалу, по Чукотке. На Чукотке нашей сотрудницей проведены исследования по самому редкому виду птиц в нашей фауне – кулику-лопатню. Специалисты оценивают их численность в несколько сот пар. Они на зиму мигрируют в Азию, в Китай. В 2020 году проведено моделирование, позволившее выявить новые места, пригодные для жизни этих птиц, чтобы потом проверить: может, он там сохранился? Вместе с китайскими, индийскими и вьетнамскими коллегами нами проводятся экспедиции, оценивающие условия зимовок кулика-лопатня и меры по его сохранению.
— Расскажите о работах по стратегии защиты окружающей среды Арктики.
— В мае 2020 года в России был принят план мероприятий по реализации Основ государственной политики Российской Федерации в Арктике на период до 2035 года, а в октябре этого же года – Стратегии развития Арктической зоны Российской Федерации и обеспечения национальной безопасности на период до 2035 года. Географы занимаются этой проблемой как эксперты, и поэтому проекты всех этих документов прошли через Институт географии. Работы касались развития науки в Арктическом регионе, решения экологических проблем, развития сети охраняемых природных территорий в связи с судоходством по Северному морскому пути, проблем ликвидации экологических последствий, в том числе загрязнения среды, очистки Арктики. Главный вопрос – научные исследования, потому что мы в последние десятилетия очень мало занимаемся наукой в Арктике. Мы не занимаемся даже инвентаризацией: не знаем, сколько там видов растений, сколько животных, какие и где они. Мы в некоторых районах Арктики по 50-100 лет не были. Но зато сразу там проводим бурение, строим платформы. А может, там уникальное что-то, может, там Земля Санникова? Я каждый раз, когда даю интервью, привожу пример: несколько лет в районе островов Де-Лонга шло извержение подводного вулкана – наши спутники этого не заметили, их там очень мало летает. Случайно это извержение на снимках увидели американцы, опубликовали фото, а мы такие простые вещи не можем фиксировать в режиме реального времени. Мы будем географией прошлого в Арктике заниматься или актуальной географией? Например, чтобы сохранить природу, важно заниматься актуальной биогеографией – это значит изучать то, что происходит сейчас, поэтому и карты должны быть актуальными, а мне иногда подсовывают карты распространения видов на территориях, где они сейчас уже отсутствуют. Такие карты только в архиве нужны, они интересны как ретроспекция.
Природа так быстро меняется! Особенно в Арктике. Характерный пример. На арктических архипелагах – Новая Земля, Северная Земля, Земля Франца-Иосифа, Новосибирские острова и др. – ежегодно происходят десятки явлений, служащих поводом для географических открытий. Образуются острова, исчезают острова, берег отступает, берег наступает… Это очень важно – заниматься актуальной географией Арктики. Это наша задача, географов.
— Как вы оцениваете реализацию идеи геопарков, геообъектов, имеющих особый охранный статус в России?
— Создание геопарков было нашей идеей еще 30 лет назад, в связи с вопросом статуса местных и региональных геологических памятников. Потом мы предложили создать сеть палеонтологических геопарков, как это делается во Франции и других станах. С моей точки зрения, и в Арктике есть масса объектов, которые заслуживают такого статуса и установления особого режима. Это относится и к необычным геологическим образованиям, и к территориям с распространением шаровидных конкреций и конкреций-септарий на архипелагах и в устьях арктических рек, и к размываемым ледяным берегам с мамонтовой фауной – все они заслуживают охраны, потому что это уникальные образования, перспективные объекты научного и экологического туризма.
У меня был аспирант, который занимался научными основами арктического туризма. Он прошел на ледоколе через весь Северный путь с несколькими остановками, с высадками и собрал уникальные материалы: подвижные ледники, геологические образования купола-острова, древние вулканические формы, ледяные берега, исчезающие острова, острова, нарастающие за счет тектонического поднятия. Сейчас тоже есть разработки в отношении арктического туризма на основе результатов экспедиций прошлых лет. Такой же проект с обоснованием создания геопарков реализуется в Крыму. Здесь необходимо расширить систему охраняемых природных территорий за счет новых геопарков. В той же Башкирии, где это все и начиналось, есть знаменитые шиханы, которые тоже нужно сохранять.
— Вы руководили проектом по реформе времяисчисления в России и принимали самое деятельное участие в разработке ФЗ «Об исчислении времени». Расскажите об этом. Меня удивило, почему, скажем, Омская область выделена в отдельную зону.
Изображение предоставлено "Вестником геодезии и картографии"
— Анклавы в системе часовых зон России – обычное дело. Калининград, Самара, например, теперь Омск. И на юге Сибири с переходом на «зимнее» время в 2014 года была сформирована часовая зона МСК+3, включающая субъекты Федерации: Республику Алтай, Алтайский край, Томскую, Омскую и Новосибирскую области. Но постепенно все регионы, кроме Омской области, решением местных законодателей, которых поддержала Госдума, вернулись в летнее время и в часовую зону +4. А Омская область осталась в зоне МСК+3. И думаю, что правильно сделала. В 2008 году, когда я возглавил рабочую группу по реформе исчисления времени, мы начали с того, что вместе со специалистами по стандартизации и метрологии и медиками разработали проект закона об исчислении времени в Российской Федерации, который был принят в 2011 году, но претерпел после этого множество изменений. На примере Омской области это хорошо видно.
Наша страна 70 лет жила без такого закона. До 2011 года в стране существовали десятки региональных аномалий исчисления времени. Арктический регион жил по московскому времени, все полярные станции жили по московскому времени. Каждый регион себе выторговывал особый режим расчета времени. То же декретное время – где-то оно действовало, где-то нет. Кроме того, не было законодательного закрепления понятий «московское время», «сутки», «часовая зона» и т.д.
Реформа времени для меня была принципиальным вопросом практической географии, потому что наши руководители, включая президента, физически не понимали, что это такое. А были губернаторы, которые на заседании в Администрации президента говорили: давайте мы перейдем на московское время! Ведь ничего же не меняется, а мы иначе не успеваем поговорить по телефону, принять ЦУ от нашего московского руководства! Это непонимание природы времени сохраняется, увы, и в наши дни. Например, многих завораживает меридиональная система часовых зон и возникает мнение, что если мы находимся в одной зоне, например московской часовой зоне, то и восходы и закаты у нас от Мурманска до Сочи происходят одновременно. А на самом деле на севере – полярная ночь и полярный день, а на юге летом и в семь вечера уже темно. В одной часовой зоне восход в разных регионах может происходить с разницей в четыре-пять часов, а на восточной и западной ее окраинах полдень наступать – и в 11:00, и в 13:30. И нам предлагали сделать так, чтобы везде все было одинаковым.
Мы предложили сократить количество часовых поясов, и тогда вместе с Калининградом их получилось девять. Казалось, стало очень удобно, но появились двухчасовые барьеры между поясами, хотя они были и до этого. В Южной Сибири и на Байкале образовались зоны, не имеющие продолжения на север, потому что на севере плотность населения – два-три человека на квадратный километр, и что за смысл там кроить эти часовые пояса? Оленевод пять раз за день может пересечь эти часовые пояса, и что же, ему каждый раз каждый раз переводить часы?
Мы сделали так, чтобы оптимально все двухчасовые градиенты касались северных территорий, где это несущественно. Приняли закон, где появилось законодательно московское время, синхронизация с Гринвичем, появилась ясность в том, что касалось продолжительности суток, и в таких юридических вопросах, как, например, исчисление ареста на 15 суток...
По большому счету, отсутствие реального законодательства в области исчисления времени, отсутствие реальной нормативно закрепленной метрологии могло привести к катастрофическим ситуациям в безопасности страны. Потому что доли секунды меняют старт ракеты и она летит не туда, сигнал поступает или с опозданием, или с опережением. А Земля вращается… Никто этого не хотел понимать. И я на заседании в Администрации президента объяснял, что оптимальное времяисчисление в стране – залог федерализма: время сближает регионы, а может их и разделять.
После того как мы перевели страну на летнее время, люди вздохнули, появилось больше светлого времени вечером после работы, для занятий спортом, общения в семье. Появилась возможность планирования своего социального времени. Круглогодичное летнее время позволило снизить аварийность на дорогах, травматизм на работе, число преступлений против личности, уменьшить заболеваемость некоторыми болезнями, даже рождаемость именно в эти несколько лет до 2014 года поднялась. Можете проверить: только в эти годы, пока действовало летнее время (включая 2014 год), наблюдался естественный прирост населения в России, впервые после 1990 года! Но телевизионные лоббисты сделали так, что в Госдуме все парламентские партии одновременно внесли свои законопроекты о возвращении «зимнего» времени. И они продавили законопроект, несмотря на то что большинство регионов голосовало за сохранение летнего времени. И что теперь? Летом солнце встает в 3 часа, осенью темнеет уже после 16:00, после работы – по темноте домой к телевизору. Прайм-тайм, который раньше был в 19:00 – 20:00, теперь растянулся чуть ли не до полуночи. Появилась масса ночных магазинов, парикмахерских, кинотеатров, библиотек… Меньше у человека стало социального времени для себя и семьи, больше – для потребления рекламы... И это тоже проблема для географа, наряду с сотней других житейских и глобальных проблем, которыми надо обязательно заниматься.
Интервью подготовил Максим Тужиков