В России 231 особо охраняемая природная территория федерального значения: 108 заповедников, 63 национальных парка и 60 заказников. К 2024 году в рамках нацпроекта "Экология" появятся ещё 24 новых ООПТ, 5 из которых создано в 2019 году. Есть и локальные успехи: в Даурский заповедник вернулись антилопы-дзерены, а в Кроноцком исчезли браконьеры. Но стоит копнуть чуть глубже, выясняется, что заповедники развиваются, в основном, не "благодаря", а "вопреки". Почему так получается, и можно ли исправить ситуацию, Русскому географическому обществу рассказал Игорь Шпиленок.
Игорь Петрович Шпиленок – основатель и первый директор заповедника "Брянский лес". Много лет он работал инспектором в Кроноцком заповеднике на Камчатке. Блогер и фотограф-натуралист, выпустил несколько фотокниг, посвящённых природе и заповедному делу в целом. В 2006 и 2009 годах побеждал в номинации Urban and Garden Wildlife конкурса Би-би-си "Фотограф дикой природы" (Wildlife Photographer of the Year). Лауреат фотоконкурса "Золотая Черепаха" в номинации "Гармония жизни" в 2006 году за снимок "Рассвет на реке Кроноцкой", в 2007 году за снимок "Речной патруль".
— Что для вас значит 11 января?
— 11 января был создан первый заповедник, Баргузинский. В 1997 году "Центр охраны дикой природы" и "Всемирный фонд дикой природы" предложили отмечать "День заповедников и национальных парков". Но это праздник "общественный", а не государственный, его не удалось узаконить. Что очень грустно. Получается, государству заповедное дело не слишком важно…
— Если бы государству было всё равно, наверное, Вам не удалось бы в своё время создать Брянский лес?
— Создание Брянского леса – заслуга, в первую очередь, общественности. Сама идея витала в воздухе, разговоры об этом шли с 60-х гг., в 1976 г. Брянский облисполком признал (и уже не в первый раз), что заповедник надо создавать. Когда я занялся этим делом, меня очень сильно поддержали журналисты. Нашлись люди в Москве, которые прочитали мои статьи о Брянском лесе. Например, классик и историк заповедного дела Феликс Робертович Штильмарк, который сам создал несколько заповедников, каким-то образом выследил эту историю и написал мне письмо, посоветовал, как лучше действовать. Я пригласил его приехать, ознакомиться с ситуацией на месте – он был у нас несколько раз. Он помог мне продвигать идею на столичном уровне, зная все ходы и выходы в органы власти. Мне тогда удалось найти множество союзников, так и возник Брянский лес, в котором я потом десять лет работал директором.
Осень в Брянском лесу. Фото: Игорь Шпиленок
— Романтичная, наверное, работа – среди диких животных, в окружении первозданных лесов?
— У директора, как правило, нет времени любоваться природой и животными. Это огромная нагрузка и ответственность, причём значительная часть работы – административная: ежедневно мирить завхоза и завгара, ездить в Москву выбивать фонды, отбиваться от наездов внешних хозяйственников… Ещё немыслимый вал бумажной работы. Борьба с браконьерами – тоже задача директора.
Прочитать про "шпионские" страсти, в которые выливается борьба с браконьерами, можно здесь: "Мы бьёмся за то, что мы любим".
Это не значит, что у директора заповедника исключительно "жандармские" функции. При всех сложностях, это очень творческая работа. Каждый думающий директор планирует развитие своего заповедника на несколько лет вперёд: организацию заказников, развитие инфраструктуры.
Взять, например, Даурский заповедник, в котором был директором замечательный природоохранник Вадим Кирилюк. Благодаря созданной им команде в Россию вернулась антилопа дзерен, которая уже оказалась на чёрных страницах Красной книги – туда попадают виды, которые исчезли из страны. Это животное оставалось только на территории сопредельной Монголии. Команда Вадима за время работы создала такие условия, что дзерен вернулся. Антилопы просто случайно зашли из Монголии в Россию, им здесь понравилось, расплодились. Сейчас их у нас около 10 000 – больше, чем сайгаков.
Дзерены Даурского заповедника. Фото: Игорь Шпиленок
— Получается, они просто мигрировали в Россию?
— Не так просто: на границе стоит инженерное заграждение. Сотрудники заповедника сумели договориться с пограничниками, чтобы в нужный момент те подняли колючую проволоку. Когда большая группа дзеренов подошла к границе, их впустили внутрь. Чтобы так решить вопрос, директор и другие руководители заповедника должны быть в хороших отношениях с местным сообществом, с теми же пограничниками. Не всякий директор это сможет.
Но прежде надо было создать условия для дзерена – команда Даурского заповедника проделала огромную работу: их стараниями вокруг заповедника появились федеральные заказники, они расширили сам заповедник и охранную зону вокруг, наладили оперативную работу, практически задавили браконьерство.
— В самом заповеднике что-то меняли, чтобы нужные условия создать?
— Лучший принцип работы в заповеднике – не мешать, просто наблюдать за событиями. В таком случае экосистемы улучшаются самостоятельно. Нет постоянных пожаров – восстанавливается степная растительность, не заходят отары овец – степь по-другому растёт. Люди, которые работают в Даурском заповеднике, понимают, каким должен быть режим на этой территории. Например, тот же пожар иногда необходим, если накопилось слишком много растительной ветоши. Судьба заповедника полностью зависит от компетентности работающих в нём людей.
В царской России создали два заповедника: Саянский и Баргузинский. Про первый сейчас не помнят даже специалисты. А в проектировании Баргузинского участвовали два замечательных человека – директор Константин Забелин и замдиректора Зенон Сватош. Они провели заповедник через времена гражданской войны, через послевоенные годы. Ему уже более 100 лет, и он до сих пор функционирует, а имена Забелина и Сватоша носят корабли, которые ходят по Байкалу.
Первый российский заповедник, Баргузинский. Фото: Игорь Шпиленок
— Как же Вы решились уйти из директоров?
— Я полностью наладил работу, заложил традиции Брянского леса. Мне захотелось увидеть другие места – например, Камчатку, о которой я с детства мечтал. Я ушёл и устроился в Кроноцкий заповедник, меня поставили инспектором в Долину гейзеров. Это одна из самых «горячих точек»: в летнее время каждый день прилетает несколько вертолётов. Я объяснял туристам с каждого вертолёта, как вести себя на территории заповедника, а потом проходил вместе с ними весь маршрут по Долине гейзеров – по каньону, который спускается на 200 м вниз. Порой по пять раз в день приходилось спускаться-подниматься, к вечеру ноги гудели. Ничего героического, рутинная работа.
Без сложностей не обходилось – бывало, пьяные туристы порывались побороться с медведем. Такие ситуации инспектор должен сразу пресекать, чтобы не случилось трагедии. Или кто-нибудь решал искупаться в гейзере, каждый год приезжают люди с этой идеей. А один из самых распространённых вопросов – как сварить яйца в гейзере. Посмотрят фильм «Земля Санникова» и спрашивают. Бывалый сотрудник заповедника Виталий Николаев на это обычно отвечал: «Смотря, каким боком упадёшь».
Кроноцкий заповедник, кальдера вулкана Узон. Фото: Игорь Шпиленок
— Что ещё делает инспектор?
— Сопровождает группы учёных из какого-нибудь научного центра или института. Их нужно охранять во время экспедиции от медведей, следить, чтобы не браконьерствовали, не ломали деревья, вели себя в соответствии с режимом заповедника. Чтобы работали в рамках заключённого договора.
Инспектор патрулирует вверенные ему границы, смотрит, нет ли нелегальных заездов на территорию. Может жить на мысу и наблюдать, заходят в воды корабли или нет. Сейчас на кораблях стоят спутниковые идентификаторы, которые отслеживают их местоположение. Но некоторые хитрые судовладельцы заходят в заповедные воды, оставляя этот прибор за их пределами на резиновой лодке. Или сами на маленькой моторке отправляются бить лосося в заповедной акватории, пока прибор на судне дожидается. Инспектор – это глаза и уши заповедника.
В Кроноцком заповеднике есть такие точки, где рутинная работа инспектора – смотреть в небо и слушать, нет ли вертолётов-нарушителей. Туда иначе не попасть. Слышен вертолёт – инспектор докладывает в контору, оттуда идёт запрос в Росавиацию, чтобы выяснить, легальный ли вылет.
— Разве может инспектор в одиночку справиться с нарушителями?
— Нет, один человек по закону не имеет права фиксировать нарушение: необходимы свидетели, понятые. В этом случае на место выезжает или вылетает оперативная группа. Брать браконьеров – работа оперативников. Эти люди и утром, и ночью готовы сорваться и уйти в море, в горы, в лес – смотря, откуда поступил сигнал. Инспектора среди них, конечно, тоже есть – эти профессии во многом пересекаются.
— А в чём разница?
— Оперативная группа, как правило, подчиняется директору заповедника, её задача – мгновенно реагировать в случае нарушений. Оперативная группа проводит рейды, инспектор собирает информацию.
— Учёные в заповеднике тоже работают?
— Конечно. Основная функция заповедника – сохранение биоразнообразия. Вторая по важности задача – изучение природных комплексов заповедника. Поэтому там, как правило, есть научные отделы.
Орловское полесье. Фото: Игорь Шпиленок
— Можно ли где-то выучиться на работника заповедного дела?
— Увы, у нас в стране нет ни одного учебного заведения, которое готовит таких работников. Естественно-научное образование можно получить, специализированное – нет. Я вообще на филфак в своё время решил поступать. После школы считал, что в биологии и так всё знаю, а литературу надо бы подтянуть. Как выяснилось, правильно сделал.
На втором курсе у меня была девушка с биофака, она меня пригласила на мероприятие, где проводили викторину на лучшего биолога факультета. Я решил поучаствовать. Вопросы там были смешные, например, "сколько килограммов рыбы съедает за день бегемот?" Бегемот рыбу не ест. Студенты биофака этого не знали. И растений многих они, в отличие от меня, не знали. В итоге лучшим на биофаке оказался студент литературного факультета.
— А лесотехнические вузы не готовят специалистов заповедного дела?
— У них совсем другая специфика. Когда я был директором заповедника, старался людей с таким образованием на работу не брать: любой молодой специалист из лесохозяйственного вуза твёрдо уверен, что половину заповедника надо вырубить. Он настроен реконструировать леса, вместо того чтобы довериться мудрости природы. Любое засохшее или дуплистое дерево, по мнению такого специалиста, нужно спилить. О том, что дуплистые деревья – самые ценные в лесу, он не подозревает.
Гималайский медведь зимой живёт в дуплах, он не может без старых деревьев огромного размера. А их вырубают – отчасти, поэтому гималайский медведь и попал в Красную книгу. Я уж не говорю о том, сколько в дуплистом дереве живёт жуков, грибов, мелких зверей. Старые леса по биоразнообразию в несколько раз богаче, чем восстановленные. Важно, чтобы их не трогали хотя бы в заповедниках. А в лесохозяйственных вузах учат, что старое дерево – разносчик патогенной флоры, о биоразнообразии забывают.
Липа в семь обхватов в Сочинском национальном парке. Фото: Игорь Шпиленок
Другой пример: жук "реликтовый усач" считается вредителем лесного хозяйства. В результате в Европе он полностью исчез, чтобы его изучать, европейским учёным приходится ехать к нам на Кавказ, где ещё уцелели старовозрастные леса. Они обеднили своё биологическое разнообразие и теперь завидуют нам.
Природа мудрее человека – она за миллионы лет эволюции выработала тонкие настройки, о которых мы пока не знаем. Влезаем с нашим невежеством, ломаем всё, а потом не понимаем, как исправить. Чтобы этого не происходило, заповедный режим важно соблюдать в полном объёме.
Проект Первозданные леса России. Фото: Игорь Шпиленок
— Как-то можно донести эту идею до людей?
— Когда я работал в заповеднике, я всё время упирался в какие-то границы. Чтобы их расширить, необходимо изменить отношение людей, поэтому я занялся просветительской деятельностью. Фотография – подходящий инструмент – она будит людей.
Сейчас работаю над проектом, посвящённым старовозрастным лесам, – это будет большая книга, может быть, многотомник. Единственный способ сохранить старовозрастные леса – создать заповедник, федеральный или ландшафтный заказник. Ничего другого законодательство современной России не предусматривает. А первозданные леса стремительно исчезают. И я спешу с этим проектом, чтобы как можно больше людей узнали, как они важны и как их можно спасти.
Эти проекты – ещё один вид работы, связанной с заповедным делом, я живу ими. Когда исполнялось 100 лет заповедной системе, я проехал на "Газике" до Камчатки и обратно. Это заняло 4 года – в результате вышла книга "Сто заповедных лет". Я хотел показать, как изменилась заповедная система за 100 лет.
Проект Сто заповедных лет. Фото: Игорь Шпиленок
— И какое впечатление сложилось про наши заповедники?
— Из этого путешествия я вынес твёрдое убеждение, что самая большая беда – отсутствие интереса со стороны государства и государственного управления. Наши заповедники находятся в ведомстве министерства природных ресурсов, где множество направлений работы. Минприроды – это стоголовая гидра, и каждая голова пытается управлять заповедниками. В результате – кадровая чехарда, требования всё время меняются, нормальную политику проводить зачастую попросту невозможно. На директорах российских заповедников веригами висят административные ограничения, и тех, кто активнее работает, сильнее бьют. Недавно уволилось несколько самых успешных директоров – устали быть мишенями. Бывает и так, что их выгоняют, а нанимают тех, кого близко нельзя подпускать к работе… В заповедном деле у нас пока царит хаос. Но, к сожалению, заповедники – не приоритетная задача государства.
А ведь есть люди, которые готовы работать в этой сфере и могли бы сделать много полезного. Сихотэ-Алинский заповедник был самым запущенным на Дальнем Востоке, пока туда не приехал молодой парень Дима Горшков. Всего за пять лет его работы люди начали жить своим делом, поняли, как это интересно.
Морское побережье Сихотэ-Алинского заповедника. Фото: Игорь Шпиленок
— Много таких людей?
— Однозначно не ответишь. Представьте себе: приходит работать выпускник университета, у него горят глаза, хотя зарплату он получает всего 14 тысяч рублей. Через год-два он встречает девушку – тоже с горящими глазами, они женятся, вместе ходят по лесу, отдаются работе. А потом у них рождается ребёнок. Всё – глаза потухли. Потому что на деньги, которые они зарабатывают в заповеднике, содержать семью невозможно. Надо либо вести натуральное хозяйство (что некоторые и делают), либо искать работу, которая позволит вырастить детей. При правильно выстроенном государственном подходе такой проблемы бы не было.
Ещё одна беда заповедников – слабая общественная поддержка. В заповедной системе не так много людей, которые работают на её имидж. Надо ещё многое проделать, чтобы нашу заповедную систему знали, гордились ею и любили.
Беседовала Ольга Ладыгина