Парадокс профессии: как охотоведы помогают сохранять животных

К концу ХХ века тигров осталось всего несколько десятков, им грозило полное вымирание. К счастью, в 90-х годах ситуацию удалось изменить — диких кошек спасли охотники-промысловики. Звучит парадоксально, но именно инженеры-охотоведы сумели остановить бесконтрольный отстрел редких хищников. Как это получилось и какую роль Охотнадзор играет в охране природы, РГО рассказал Юрий Дунишенко, охотовед с более чем полувековым стажем, в том числе более 30 лет проработавший старшим научным сотрудником Дальневосточного отделения ВНИИОЗ.

— Юрий Мифодьевич, в 2015 году вас наградили Почётной грамотой Президента России за вклад в сохранение амурского тигра. Как удалось остановить его истребление?

— 90-е — тяжёлое время. Тигров отстреливали, тушу целиком или частями продавали в Китай. Там этого хищника практически полностью используют для изготовления зелий и снадобий. Своих тигров в КНР тогда почти не осталось. Работу таможни в эти годы практически парализовало, идеальные условия для контрабанды из России.

Нашей группе удалось поднять проблему на мировом уровне, к спасению популяции подключились многие страны, что и помогло переломить ситуацию. Китай принял меры вплоть до смертной казни за убийство тигра. Мы же со своей стороны сделали всё, чтобы закрыть границы. Сейчас продать добытого тигра почти невозможно — найти китайца, готового рискнуть переправить товар, не получится.

А награда… Это результат нашего коллективного труда. У нас была хорошая команда, которая многое сделала.

— Теперь тигров больше не убивают?

— Либо по незнанию, либо по глупости. По тайге часто перемещается так называемая "русская крутизна", которая обзавелась оружием. Оружие мощное, скорострельное, правил для таких людей не существует. Такие теряют страх и творят что хотят. А тигры на свою беду часто используют для переходов дороги…

Кроме того, не у каждого выдерживают нервы при встрече с хищником. Бывает, тигр делает броски — как тут поймёшь, он пугает или летит по твою душу? Например, когда у самки тигрята, стоит подойти где-то метров на сто, и она уже начинает рыкать. Если движешься, делает вид, что бросается, потом отходит. Такая же ситуация бывает, если человек идёт в сторону добычи тигра: хищник сначала рычит, а потом делает ложные броски. Он не хочет убивать, у него есть добыча. Но неподготовленный человек со слабыми нервами либо побежит, чем спровоцирует собственную гибель, либо бабахнет, что, собственно, почти одно и то же. Если не наповал, а только ранит — верная смерть стрелку. Но стреляют! Как мне один охотник сказал в оправдание, "лучше пять лет в тюрьме, чем навсегда в чёрной рамке". Поэтому "хулиганистые" тигры постоянно отсеиваются: это беда — и для тигров, и для человека.

— А вы сами с тиграми часто встречались?

— Встречи были, но вспоминать их не слишком приятно. Как-то пришлось ночевать в дуплистом пне, оставшемся от огромной липы: проводил учёт копытных на солонце, а тигр по моим следам подошёл, обнюхал это "убежище" со всех сторон и лёг метрах в пяти. Я закурил, пустил дым в его сторону, чтобы прогнать, а он так рыкнул, что курить сразу расхотелось. Всю ночь пролежал. И что ему нужно было? Выковыривать меня зверь явно не собирался. Только под утро "снял осаду", отправился по своим делам. А я к зимовью. Кстати, пришёл быстрее, чем обычно.

Однажды от опасного зверя ценой своей жизни спасла моя лаечка, Фейка. Она убежала за зверем, думал, как всегда, догонит меня или к зимовью вернётся. Утром отправился её искать, и на том месте, откуда повернул к зимовью, увидел следы тигра. Стал разбираться. Оказалось, что тигр подошёл к тропе, по которой я должен был пройти, и затаился за деревом в засаде. Долго стоял, следы протаяли. Но я развернулся, метров 50 до него не дошёл. А собачка услышала, что я повернул назад, и побежала вдогонку. Вот и получилось, что тигр убил её вместо меня. Причем ещё и с добычей в зубах по моему следу за мной пробежал.

Но вообще наши тигры более-менее миролюбивы, потому что они боятся человека. Охотники в своё время, когда была разрешена добыча тигров, этому их научили.

— В прессе часто обсуждаются всякие происшествия с участием тигров. Их в самом деле так много?

— Вопрос не в том, много ли, а в том, как гармонично сосуществовать. Это человек пришёл в дом тигра, а не наоборот. Мы его изучаем, он — нас. Популяция этих хищников и сейчас находится в опасности. Проблема не только в браконьерстве, тут целый комплекс причин. Кедровники почти вырублены, дорубаются дубняки — нечего есть копытным, их поголовье сокращается, а в итоге не хватает пищи тигру. Не говоря о том, что становится меньше территорий, пригодных для его обитания.

— Несколько лет назад в Хабаровском крае была проблема с медведями — они начали выходить к людям. Это тоже связано с неразумными вырубками?

— Не только. Власти пошли на поводу у зоорадикалов и фактически запретили медвежью охоту на берлоге. В результате этих хищников развелась тьма. Они наносят огромный вред популяциям диких копытных животных. В Штатах специалисты подсчитали, что один медведь в среднем за весну съедает 34 новорождённых лосёнка. Не думаю, что у нас меньше. Это серьёзный, совершенно непредсказуемый хищник, гораздо опасней тигра.

Может показаться странным, но когда на вид перестают охотиться, популяция становится не больше, а меньше. Сначала численность животных резко увеличивается, а потом истощаются кормовые ресурсы, еды не хватает. Из-за того что приходится жить в тесноте, гораздо быстрее распространяются болезни. Так нарушение веками устоявшегося баланса приводит к обратному эффекту. Примеров множество: ондатра, норка, колонок и прочие даже "массовые" виды. В природе всё взаимосвязано, и человек в этой системе был важным звеном начиная с каменного века. Наш вид играет важную роль в сохранении баланса. Если грамотно проектировать добычу животных, этот ресурс можно использовать практически бесконечно.

— А как нужно поддерживать баланс?

— Представьте себе сельское хозяйство, где держат какое-то поголовье скота. Чтобы процветать, фермер должен точно рассчитать, сколько телят у него появится и сколько можно забить. Та же ситуация с дикими животными. Прежде чем дать разрешение на добычу каких-то видов, инженеры-охотоведы планируют, в каких пределах можно отстреливать животных. Стоит выйти за рамки нормы — всё, получай ущерб. И если в лесу становится слишком много безответственных людей с ружьями, дело может дойти до естественной катастрофы. Сейчас мы уже от неё недалеки: у нас страшно низкая численность диких копытных животных.

Лично я уже практически не охочусь, я — человек с промысловым уклоном, убеждён, что вся продукция, которая добывается в лесу, должна использоваться. А пострелять просто, чтобы убить зверя, — это не охота, это убийство.

— Почему вы решили стать инженером-охотоведом?

— Я с детства занимался охотой, это же состязание с диким зверем, азарт… Вначале я про профессию охотоведа не слышал, после демобилизации решил стать биохимиком. Поступил в иркутский госуниверситет на биолого-почвенный факультет, где обещали открыть биохимическое отделение. А Иркутск — центр охотоведения, там и узнал про эту специальность.  

Когда уходил из университета, декан сказал: "Если через пару месяцев вернёшься — приму назад. Не вернешься — со временем пожалеешь, что ушёл". Но, вот, прожил жизнь и не пожалел. Исходил-изъездил половину лесов страны, а что удалось при этом собрать, можно прочитать в публикациях — их более 250, в том числе книжки. Думаю, что и для человечьего общества что-то полезное сделал.

— А чем работа в охотоустроительной экспедиции отличается от работы охотника?

— Охотник просто добывает зверей. Ему дают участок и ставят задачу, сколько он должен принести пушнины, мяса и пр. Раньше этим ведало государство: охотнику выдавали наряд-задание, которое он выполнял и получал оплату по результатам. А охотоустроительная экспедиция — это организация, которая занималась проектированием охотничьих хозяйств. Там работали инженеры многих специальностей, не только охотоведы. Полевой партии давали район или группу районов, в задачу входило выявление ресурсов и составление проекта их использования. В то время в глубинке страны создавали десятки промысловых хозяйств.

Охотничье хозяйство — выгоднее, чем животноводство: за дикими зверями не надо присматривать, строить им загоны, заготавливать корма, они живут сами по себе. Причём дают продукцию с территорий, где иным способом получить что-то полезное не представляется возможным. А успех существования этой отрасли "когда-то народного" хозяйства обеспечивают биологи-охотоведы, инженеры охотничьего хозяйства. Это работа тонкая. В их задачи входит учёт диких животных, отслеживание изменений их численности, планирование добычи, распределение людей по территориям и так далее, включая борьбу с браконьерством.

— Если сейчас охотятся "случайные люди с ружьями", куда же делись профессиональные охотники?

— Никуда они не делись, как промышляли, так и промышляют. Это их профессия и жизнь. Но их всё меньше становится. Раньше они числились в штате промысловых хозяйств, со всем пакетом социальной защищённости. Сейчас люди, которые занимались промыслом, перешли в категорию безработных. В этом статусе и продолжают осваивать ресурсы, которые кроме них освоить в тайге никто не в состоянии, но теперь совершенно не защищены. Никто не оплачивает им больничные листы, не считает стаж работы, не даёт отпускных. Добычу реализуют посредники, которым и  достаётся основной "гешефт", а добытчики с трудом сводят концы с концами. Это одна из основных причин миграции людей из Сибири и Дальнего Востока. С последнего уехало почти 30% населения. Умирают населённые пункты, остаются бесхозными не только ресурсы охотничьих животных — не используются огромные массивы "дикоросов", которые ранее поставлялись "к народному столу". И всё это не просто приличные деньги: не будет людей, не будет и нашего Дальнего Востока.

— За рубежом ситуация другая?

— Система охотничьего хозяйства в Советском Союзе была лучше, чем в Штатах. Сейчас всё изменилось. У нас, в лесной, промысловой стране их осталось не больше 4 млн. В Америке охотничье хозяйство даёт до 90 млрд долларов дохода, там около 20 млн охотников и есть чему поучиться.

То, что у нас считают стукачеством, там — ответственная гражданская позиция, о любых нарушениях сразу сообщают. В Америке действует система, которая обеспечивает охотничьему хозяйству рентабельность. Существуют небольшие налоги на товары, которые приобретают охотники, рыбаки и туристы; эти налоги поступают в определённый фонд. Допустим, охотничье хозяйство заработало 100 тыс. долларов, и этой суммы для существования недостаточно. Но на каждый заработанный доллар оно получает по три доллара из фонда. При этом государству не надо вкладывать деньги в развитие хозяйств, а они живут безбедно, всё необходимое для этого есть — прекрасная база и техника, не говоря о социальной защищённости охотничьих инспекторов на уровне служащих полиции.

В России хорошо, если найдётся два-три десятка хозяйств, где егеря действительно занимаются охраной угодий, — у них нет на это ни денег, ни возможностей, ни техники. На Дальнем Востоке сейчас нищета. Зарплата у егеря мизерная, социальная защищённость ниже некуда, привилегий — никаких. Часто теперь в егеря идёт народ случайный, браконьерствуют, чтобы выжить. А в той же Америке инспектору нарушить закон и в голову не придёт — ему есть что терять. Попадётся — лишается всех льгот, повышенной пенсии и так далее.

— Ваша книга о выживании в тайге — тоже результат наблюдений?

— Да, одного оружия для этого мало. Я за свою жизнь разные случаи видел — и гибли товарищи, и терялись… Вот, взял, да и написал книжку — она называется "Если вас попутал леший". Как-то мы работали группой, отъехали на вездеходе 8 километров от палатки. Вскоре одному из коллег понадобилось вернуться, он и отправился назад. Но когда мы пришли в палатку, товарища не обнаружили. Нашли вертолётом на третий день в сорока километрах: босого, ноги в струпьях, на грани гибели. Он и сам объяснить не смог, как заблудился, когда есть след вездехода, ясное солнце и огромная гора над палаткой, видная за сто вёрст. Зачем пересёк огромную марь и ушёл бог весть куда? Пояснил лишь, что ориентировался на крик петухов — думал, там деревня. И ведь карту видел — на две сотни вёрст ни одного населённого пункта, какие петухи?

— А сборник охотничьих рассказов "Последний переход" как появился, когда у вас возникло желание писать литературные произведения?

— Наверное, не только охотоведом родился — журналистом тоже. Во всяком случае, нравится писать. Да, в общем-то, полагаю, что от литературы для людей пользы не меньше, чем от научных публикаций. Я ведь ничего не придумываю, кто-то, может быть, и урок извлечёт, попадая в похожую ситуацию. Что касается "Последнего перехода", то этой книжке просто повезло. Издательство не могло найти денег на её публикацию и отправило рукопись на какой-то литературный конкурс, который эта книжка и выиграла. Сейчас вот опять рассказов набралось на целый сборник, может быть, опять повезёт…

Беседовала Ольга Ладыгина