Почетный полярник Валерий Лукин: «У Арктики и Антарктики ничего общего, даже снег разный»

История взаимоотношений России и США — это почти всегда конкуренция, либо того хуже — конфронтация. Однако был у нас опыт и настоящего сотрудничества — как правило, весьма плодотворного. Один из таких эпизодов — работа первой и единственной в истории дрейфующей антарктической станции. Она начала свою работу 12 февраля 1992 года. Команду исследователей составили 15 российских и 17 американских специалистов. Начальником станции с обоюдного согласия сторон был назначен Валерий ЛУКИН. Спустя годы мы поговорили с ним о полузабытых эпизодах того проекта, о сущности географии и ее связи с геополитикой, выяснили, почему холодная война была самым плодотворным временем для полярников, а также чем Арктика отличается от Антарктики. Этот материал — второй в серии интервью с членами Совета старейшин РГО в преддверии 180-летия Русского географического общества.

— Валерий Владимирович, Договор об Антарктике, заключенный еще в 1959 году, оказался на удивление прочным, несмотря на меняющиеся взаимоотношения государств и даже территориальные претензии в отношении этого континента со стороны ряда стран. В чем его секрет?

— Действительно, договор оказался устойчивым, и никакие попытки его расшатать успехов не приносят вот уже более полувека. Даже те страны, которые продолжают иметь территориальные претензии в Антарктике, активно используют выгоды, которые им дает этот договор.

— А давайте, кстати, вспомним страны, которые заявили территориальные претензии на шестой континент.

— Тем более удивительно, что это произошло в разгар холодной войны!

— Характер политико-экономических отношений между нашими странами все время развивался волнообразно. Очень негативные периоды сменялись периодами потепления. Но Антарктида является краеугольным камнем, который позволяет нашим странам сохранять сотрудничество и при необходимости возобновить более тесное взаимодействие в остальных сферах.

Другим подобным примером могут служить отношения СССР с ЮАР и Чили. В 70–80-е годы ХХ века у нас был полный разрыв отношений. А через что мы наладили их? Через сотрудничество в системе Договора об Антарктике. Потому что единственное место, где наши страны соприкасались и имели возможность обсуждать другие темы, была Антарктида.

— Когда готовилась программа первой международной станции в Антарктиде, среди ее возможных участников значились не только СССР и США — были еще ФРГ и Великобритания. Но станция «Уэдделл-1» стала только росийско-американской. Что случилось?

— Когда мы начали с партнерами обсуждать эту тему, долгое время основная фабула дискуссий была о методе исследований. Наши коллеги, в первую очередь из ФРГ и Великобритании, предлагали вариант вмораживания судна в лед моря Уэдделла, на котором должны были выполняться научные исследования — так, как это сейчас предусмотрено на ледостойкой самодвижущейся платформе «Северный полюс». Мы со своей стороны рекомендовали обратить внимание на наш многолетний опыт организации полевого лагеря прямо на льду.

— Почему?

— Это давало возможность проводить наиболее репрезентативные научные наблюдения в приземном слое атмосферы, на ледяном покрове и в океане. Дело в том, что само судно — а это ведь огромная «металлическая коробка»! — оказывает влияние на три природные среды, а также производит тепловое и электромагнитное воздействие на работу современных приборов. Одно дело, когда ты занимаешься изучением крупномасштабных природных процессов — там такой фактор может быть не критичен. Да и макропроцессы практически все изучены. А науку сейчас больше интересуют процессы мезо- и микромасштаба. И вот здесь нужно избежать внешнего воздействия.

— С микро- и макромасштабами все более-менее ясно, а каков масштаб мезопроцессов в полярных исследованиях?

— Я имею в виду масштабы от нескольких метров. Но это одна сторона, сугубо научная. На американских партнеров подействовал другой аргумент — экономический. Я предложил простой график: время — по абсциссе, деньги — по ординате. Если мы используем дрейфующее судно, то это будет прямо пропорциональная зависимость стоимости суточной эксплуатации судна от времени. А если мы будем использовать полевой лагерь, то должны сначала затратить деньги на оборудование, топливо, продовольствие, то есть сразу относительно крупный вклад, а далее наши затраты станут складываться только из фонда оплаты труда и стоимости оперативной связи. К примеру, при использовании судна «Академик Федоров» точка пересечения линий на графике окажется в районе 45 суток. Если весь период нашего эксперимента меньше, то использовать его выгодно, если больше — нет. На американцев это подействовало.

— А почему именно наше судно? Ведь в ФРГ к тому времени уже появилось другое, чуть ли не самое современное.

— Действительно, в 1980-х годах немцы построили уникальное по научному оборудованию, приспособленное специально для полярных исследований судно Polarstern. Кстати, в этом был умысел. По крайней мере, германские ученые именно так и обернули запрос в свое правительство, чтобы им выделили немалые деньги на строительство Polarstern. Дескать, океанографы всего мира будут за честь считать, что они поработали на таком прекрасном судне. И мы, продолжали авторы проекта, автоматически займем первое место в мире по морским полярным исследованиям. Правительство клюнуло, судно было построено. Но американцы, помимо того что считают деньги, ни в чем не могут быть вторыми — и ухватились за наше предложение.

— А когда «отвалились» Германия и Великобритания?

— На втором установочном совещании, которое проходило в Вашингтоне, не встретив среди участников ни немцев, ни британцев, которые были на первом совещании в Ленинграде, я поинтересовался причиной у американских коллег. Мне ответили: «Валерий, когда ты начинаешь с кем-то какое-то дело, посмотри, какого цвета у них деньги». Иными словами, насколько реальны намерения и есть ли за ними экономическая составляющая. Так вот, когда немецкие и английские коллеги вернулись из Ленинграда, их правительства вычеркнули из списка финансируемых проект по совместному изучению Антарктиды. Германию и Великобританию это не интересовало. Последнее слово оказалось за политикой. Вся наука существует на правительственные деньги, а оно выделяет их исходя из политических интересов.

— Тот факт, что российская программа изучения Антарктики не останавливалась все эти годы — заслуга наших ученых, и вас в том числе. Но ведь не всегда необходимость изучения даже близкой нам Арктики было очевидным для государства.

— В 1952 году начальник Главсевморпути (ГУСМП), генерал-майор авиации Александр Кузнецов выступил на заседании Совета министров СССР и сказал примерно следующее: «Мы уже хорошо изучили Арктику с помощью высокоширотных экспедиций "Север" и дрейфующей станции "СП-2", теперь можно отказаться от таких дорогостоящих проектов». И они были закрыты. В 1953 году начальником ГУСМП стал контр-адмирал Василий Бурханов, горячий сторонник научных исследований в Арктике. Именно ему принадлежит честь возобновления в 1954 году работы дрейфующих станций — так появились «СП-3» и «СП-4». Сам он лично возглавил высокоширотную воздушную экспедицию «Север-6».

— Дело лишь в личностях руководителей?

— Не только, конечно. В 1953 году внимание было обращено на необходимость создания дрейфующих станций для поддержки задач, стоявших перед Министерством обороны СССР. Интерес связывался с обеспечением полетов стратегической авиации, поддержанием средств связи и функционированием подводного флота. Именно в это время было принято решение о строительстве первой советской атомной подлодки.

— А в 90-е годы на Арктику у государства просто не хватало денег?

— Денег всегда на что-нибудь не хватает. Но вот что интересно: и мы, и американские ученые сошлись во мнении, что холодная война была золотым веком для научных исследований Арктики. Да, у нас там были и другие научные задачи — например, по обеспечению мореплавания по трассе СМП. Но по масштабам финансирования и объемам исследований оборонные работы были на первом месте. Это не только океанография, это и геофизика. В документах 1950-х годов, например, существовало понятие «геофизические методы войны». Имелось в виду создание искусственных землетрясений и цунами подводными ядерными взрывами направленного действия. А были, скажем, задачи по созданию благоприятных условий для полетов авиации или, наоборот, затрудняющих такие полеты. И природа туманов в высоких широтах также была в числе изучаемых процессов.

— Вы 20 лет проработали в Арктике. Как в вашей жизни возникла Антарктика?

— Честно говоря, никогда в жизни не думал, что поеду работать в Антарктику. Хотя тема дипломной работы у меня была соответствующая: «Выделение водных масс в Южном океане». А еще я когда-то мечтал принять участие в морском отряде Советской антарктической экспедиции на борту дизель-электрохода «Обь». Но в силу ряда обстоятельств, главным образом вследствие влияния на мое мировоззрение известного полярного исследователя, настоящего патриота Арктики Юрия Борисовича Константинова, к работе в Антарктике у меня сложилось скептическое отношение.

— И почему же Юрию Борисовичу стала не мила Антарктика?

— Не сама Антарктика, а то, как была там организована экспедиционная деятельность. Он говорил: «Будь моя воля, я бы в антарктические экспедиции выписывал только больше лопат и картошки. Все остальное выкопают из-под снега». Имелось в виду, что многое из привезенного туда в прошлые годы так и осталось лежать на берегу. Был определенный организационный хаос в противоположность тому, как было налажено дело на дрейфующих станциях.

Так вот, в сентябре 1989 года, по возвращении из дрейфа на «СП-29», меня неожиданно пригласили в рабочую группу по разработке проекта первой дрейфующей станции в Антарктике. Более того, предложили в качестве возможного начальника станции. Как мне сказали, моя кандидатура устроила и наше начальство, и американцев, которые были хорошо осведомлены о моей предыдущей деятельности в Арктике.

— И вы полюбили Антарктику больше, чем Артику?

— Понимаете, Арктика — как первая любовь, которая навсегда остается в памяти. А отношения с Антарктикой — это судьба. Реальная большая жизнь, которую пришлось прожить в самые сложные годы и сделать так, чтобы Российская антарктическая экспедиция ни на один день не остановилась, чем я внутренне очень горжусь.

— Для большинства людей, видевших Арктику и Антарктику только на фотографиях, — это примерно одно и то же. А для вас?

— Арктику и Антарктику объединяет лишь один астрономический феномен полярного дня и полярной ночи, и то он происходит асинхронно. Все остальное — абсолютно разное.

— Вот как?

— Ничего похожего! Что такое Арктика? Центральное приполюсное положение — океан, вокруг которого два материка: Евразия и Северная Америка. Что такое Антарктика? Центральное приполюсное положение — континент, вокруг которого океан. Климат в Арктике определяется четырьмя центрами действиями атмосферы: Исландские и Алеутские минимумы и Сибирский и Канадский максимумы. В Антарктиде в центре над континентом круглый год стоит антициклональный вихрь, а вокруг него по периметру континента ходят циклоны, которые приходят из субтропических районов. Поэтому и климат-то разный. Наиболее холодные температуры наблюдаются в Антарктике, а не в Арктике. У нас в районе Верхоянска и Оймякона самая низкая температура была зафиксирована в районе –69 °С, а в Антарктике –89,2 °С.

Идем дальше. Антарктида — единственный континент в мире, где нет рек и болот. В Арктике большая сеть рек, озер и болот. Географические условия: в Арктике огромные площади занимает тундра, а в Антарктике тундр практически нет.

По экономическим условиям: Антарктида — нет ни промышленности, ни сельского хозяйства, ни автомобильных, ни железных дорог. В Арктике все это есть. В Арктике есть крупные города, в Антарктиде никаких городов нет. Военно-стратегическое значение: Арктика — наиболее перспективный театр военных действий, а также опасный регион планеты, где находятся самые крупные арсеналы ядерного оружия и военные базы. А Договор об Антарктике закрепил статус демилитаризованного континента, там запрещены ядерные взрывы и захоронения радиоактивных материалов. Демография: в Арктике есть коренные народы и постоянное население, в Антарктике все население — экспедиционный состав, который постоянно меняется.

В итоге — ничего общего. Даже снег и лед в Арктике и Антарктике разные по своей структуре.

— Что вы считаете главным научным открытием в Антарктике за последние сто лет?

— В ХХ веке ничего более масштабного, сравнимого с открытием озера Восток я назвать не могу. Причем вообще в мире, не только в Антарктике. Честь открытия принадлежит советским ученым Андрею Капице и Игорю Зотикову. Андрей Петрович сделал первое публичное сообщение об озере Восток на конференции Научного комитета антарктических исследований (СКАР) в Риме в 1994 году. В 2001 году я докладывал на XXIV консультативном совещании по Договору об Антарктике в Санкт-Петербурге о проекте российской технологии экологически чистого вскрытия ледника над озером Восток. Само вскрытие было проведено 5 февраля 2012 года.

— С чем был связан столь продолжительный интервал?

— Бурение скважины началось в 1990 году. В 1998-м ее забой находился на глубине 3623 м. По расчетам наших геофизиков, до границы лед — вода оставалось порядка 150 м плюс-минус 30 м. И в этот момент СКАР рекомендовал России приостановить буровые работы до разработки экологически чистой технологии вскрытия озера.

Проект создания такой технологии был заказан Министерством науки и технологий РФ тогда же, в 1998 году, в 2000-м он был готов, в марте 2001 года мы получили положительное заключение Государственной экологической экспертизы. А в июле мы его представили на суд международной общественности.

Это был шок для многих. Мировое научное сообщество считало, что российская наука прекратила свое существование, а все талантливые ученые и инженеры уехали из страны. И вдруг в России за три года с нуля разрабатывают уникальную технологию!

Но нам напомнили, что в соответствии со вступившим в силу в 1998 году Протоколом по охране окружающей среды к Договору об Антарктике мы обязаны представить всестороннюю оценку воздействия на окружающую среду (ОВОС) на этот проект. Надо сказать, что всестороннюю оценку для обсуждения в мировом антарктическом сообществе еще никто не представлял. Мы были первыми. Нам высказали ряд замечаний в надежде, что мы долго будем на них отвечать. Но уже к следующему, XXV консультативному совещанию в сентябре 2002 года Россия представила всестороннюю ОВОС.

Интересно, что среди наиболее активных оппонентов были французы, которые принимали участие в совместном проекте глубокого бурения. Они не хотели, чтобы мы проникали в озеро. У них был проект создания международной станции в 100 км от станции «Восток», где должно было быть осуществлено проникновение в озеро.

— А почему так важно было проникнуть к подледному озеру первыми?

— Потому что политика! По той же причине американцам так важно было высадиться на Луну вперед нас.

— Какие направления исследования Антарктики вам представляются наиболее актуальными сегодня?

— Первое: исследование состояния и перспектив развития климата. Хочу подчеркнуть — климата, а не потепления. Климат в первую очередь зависит от изменчивости солнечной энергии, а остальное не так масштабно: геотермальное тепло, антропогенное воздействие, вырубка лесов и т. д. В этом смысле я аплодирую президенту США Трампу за его выход из Парижских климатических соглашений.

Второе: геофизические исследования взаимодействия Солнца и Земли. При чем здесь Антарктика? Геомагнитные полюса (не путать с магнитными) находятся в Арктике, на северо-западе Гренландии в районе Туле, где расположена крупная база ВВС США, и в Антарктике, в районе станции «Восток» — она и создавалась там в 1957 году не случайно. В этих двух точках можно проводить наиболее эффективные измерения потоков электрически заряженных частиц из космоса, так называемого солнечного ветра. Сопряженность магнитного поля на севере и на юге существует. Поэтому данные, полученные в Антарктике, для нас чрезвычайно важны с точки зрения прогноза так называемой космической погоды. А от состояния этой погоды зависит работа средств связи, деятельность спутниковых измерительных систем, работа ЛЭП и даже аварийность на трубопроводах.

— В общем, работы хватит нескольким поколениям исследователей. Между тем в августе этого года исполнится 180 лет Русскому географическому обществу. Что, на ваш взгляд, может стать магистральной идеей для РГО на будущее десятилетие?

— Мне видится важным возобновление исторических традиций Русского географического общества. Это изучение всего многообразия нашей планеты. Появляются все новые виды человеческой деятельности. Они оказывают влияние на окружающую среду, как и среда оказывает влияние на развитие этих видов деятельности. Конечно, нужно заниматься и краеведением, историей, культурой, популяризацией внутреннего туризма и т. д. Безусловно, это важные сферы, достойные внимания и поддержки, но все же имеющие опосредованное отношение к географии как науке. То же самое относится и к путешествиям ради спортивных рекордов.

Одна из основных наших задач — повысить интерес к географии в школе. Когда я поступал в 1965 году на геофак Ленинградского университета, конкурс был шесть с половиной человек на место. Теперь далеко не так, и это печалит.

Еще я думаю, что мы должны объяснять суть такой дисциплины, как геополитика. В 90-е годы многие стали активно использовать этот термин, не понимая его смысла. А ведь это деятельность по осуществлению контроля и управлению конкретной географической территорией. У нас геополитика долгое время была под запретом из-за того, что нацисты в Германии сделали ее механизмом реализации идеологии расширения жизненного пространства. В дореволюционной России было несколько школ, развивавших идеи подлинной геополитики. Сегодня мы должны учитывать комплекс геополитических факторов, которые характеризуют ту или иную территорию. Кроме географических условий, мы обязаны иметь в виду экономическое, оборонно-стратегическое, демографическое, историческое и культурно-религиозное значение того или иного региона. Это отличает современную геополитику от той, что была раньше.

Айвар Валеев