Судьба пассионария в России: к 110-летию со дня рождения Льва Гумилёва

Вероятно, если бы не в высшей степени драматичные обстоятельства судьбы, Лев Гумилёв мог бы стать неплохим литератором. Впрочем, выйти из тени своих знаменитых родителей, выдающихся русских поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилёва, было бы непросто. Но случилось так, как случилось. Он стал учёным. Спустя 110 лет со дня рождения Льва Николаевича многие прибавляют — "великим российским".

В каком-то смысле увлечение историей и этнографией началось для него с костяных фигурок, привезённых отцом из Африки. Маленький Лёва играл ими на расстеленной вместо ковра тигровой шкуре дома в Царском Селе.

Ни Ахматова, ни Гумилёв не были идеальными родителями. Отца больше интересовали экспедиции и акмеизм, мать была поглощена собственным творчеством и богемным общением. Когда ребёнку было шесть лет, они развелись. Спустя три года Николая Степановича большевики расстреляли — якобы за участие в заговоре. Но именно воспоминания об отце остались в душе Льва Николаевича романтическим облаком и повлияли на выбор призвания, убеждения и даже образ.

Родителей Лёве заменила бабушка Анна Ивановна Гумилёва, и нежные годы он был под её крылом: сначала в семейной усадьбе в Тверской области, а после октября 1917-го — в соседнем городке Бежецке.

Советской школе мальчик предпочитал местную библиотеку. Он запоем читал романы Майн Рида, Жюля Верна, Александра Дюма и Джека Лондона. А ещё старорежимные учебники, в первую очередь по истории. Тем временем за окном творилась настоящая большая история.

Наверное, именно тогда возникли совершенно детские вопросы. Как появляются великие империи, а потом внезапно рушатся? Почему целые народы выходят на мировую сцену будто ниоткуда, вихрем проносятся по планете, а затем исчезают бесследно?

В 1930 году Гумилёв пытается поступить на немецкое отделение педагогического института, но из-за дворянского происхождения его не принимают. Несколько лет он работает как настоящий пролетарий — сначала на заводе, потом в трамвайном депо. А после отправляется в Прибайкалье, в Бурятию, вместе с геологической экспедицией.

Таких экспедиций будет несколько, самая продолжительная в этот отрезок времени станет таджикская. Гумилёв попадает в группу, которая изучает насекомых-паразитов, в частности малярийных комаров. К слову, возглавлял группу профессор Военно-медицинской академии Евгений Павловский, впоследствии президент Географического общества СССР.

Трудно сказать, что больше двигало тогдашним Гумилёвым — естественно-научный или административно-бытовой интерес. Экспедиции давали возможность молодому человеку, помимо заработка, получить рабочий стаж и слегка затушевать свою "классовую неполноценность". Был, очевидно, и психологический аспект. Не зря же сам Лев Николаевич вспоминал, что именно в экспедициях он не чувствовал себя изгоем. Здесь же Гумилёв освоил устный таджикский язык, что дало ему право впоследствии не без гордости говорить, что он знает персидский — эти языки очень похожи.

В 1934 году Гумилёву удаётся поступить на исторический факультет Ленинградского университета. А 23 октября 1935-го его арестовали. Судя по всему, он попал под метлу первых массовых политических репрессий, которые начались после убийства руководителя ленинградских коммунистов Сергея Кирова. В тот раз Гумилёв отделался лёгким испугом: его выпустили, даже не успев предъявить обвинение. Как считается, помогло личное письмо Ахматовой Сталину. Тем не менее из университета Льва изгнали. Он садится писать свою первую научную работу, а летом едет в археологическую экспедицию по поиску хазарской крепости Серкел.

В 1936 году Гумилёва восстановили в университете. Но в марте 1938 года снова арестовали. Теперь ему и ещё нескольким студентам инкриминировалось участие в антисоветской молодёжной организации, вражеской агитации и даже в подготовке покушения на преемника Кирова Андрея Жданова.

Через некоторое время Гумилёв сам подписал признание, поскольку терпеть ежедневные избиения уже не мог. На судебном заседании он отказался от показаний. Но трибунал проигнорировал заявление. Лев Николаевич получил 10 лет лишения свободы.

За три недели на зимнем лесоповале в районе строительства Беломорканала он дошёл до крайней степени истощения. Спасло, как ни странно, желание прокурора отменить приговор из-за мягкости. Репрессии были на пике, вчерашнего студента собирались подвести к расстрелу. Дело отправили на доследование, а осуждённых вернули в "Кресты".

Знаменитая питерская тюрьма показалась Гумилёву землёй обетованной. Заключённые могли по очереди спать под лавкой. Именно здесь его осенило.

Примечательно, о чём размышлял Гумилёв в тот момент, когда сама жизнь его качалась на весах судьбы. "Раздумья о научных проблемах были предпочтительнее мыслей о личных обстоятельствах", — философски замечал он позднее.

Примерно в это время произошло очередное колебание курса партии. То ли наверху действительно решили, что "Шольц перестарался", то ли пауки в банке стали жрать сами себя, но некогда всемогущего главу НКВД Генриха Ягоду арестовали и быстро расстреляли. А Гумилёву скостили срок в два раза. Отбывать пять лет отправили в Норильский лагерь.

Здесь было полегче. Геологический опыт Гумилёва оказался востребованным. От жутких морозов его спасала работа в штольне. Ну и компания оказалась интересной. Это были интеллигенты, которых, как и его самого, замела метла репрессий. Они много говорили, учились друг у друга, даже устраивали поэтические турниры.

После отбытия срока заключения Гумилёва не отпустили домой, а поставили в геофизическую экспедицию — уже вовсю шла война, стране нужно было железо. Свободой стал для него фронт, куда он попал после многочисленных прошений.

Гумилёв был счастлив. Как сам признавался, воевать ему нравилось. Победа уже витала в воздухе. "Особенно интересно наступать!" — читаем мы в одном из его писем в конце 1944 года. Лев Николаевич успел принять участие в трёх наступлениях — освобождении Западной Польши, Померании и взятии Берлина. "Шинель ко мне идёт, пищи — подлинное изобилие, иногда дают даже водку, а передвижение в Западной Европе легче, чем в Северной Азии. Самое приятное — это разнообразие впечатлений", — так описывал он свой фронтовой быт . Лишь одно туманило: "Мама мне не пишет, это грустно…"

В Ленинград Гумилёв возвращается уже совсем в другом качестве. Он отдал Родине все "долги", он — победитель. Экстерном сдаёт экзамены за два курса, основой дипломной работы становится уже сформулированная научная статья. Садится за диссертацию. Дважды участвует в археологической экспедиции в Винницкой области. Казалось бы, всё плохое позади. Но нет...

В августе 1946 года выходит печально знаменитое Постановление ЦК ВКП(б) "О журналах «Звезда» и «Ленинград»", объявлявших Анну Ахматову и Михаила Зощенко, по сути, вредителями.

Это сильно осложнило жизнь не только самой Анне Андреевне, но и Льву. Впрочем, есть версия, что причина новых проблем у яркого и "пассионарного" Гумилёва, фонтанировавшего смелыми идеями, иная — завистники. Завидовали внутренней свободе, глубокой эрудированности, острому и живому уму. Они не сидели сложа руки, а писали и писали — доносы.

Тем не менее Гумилёв блестяще и артистично защитил диссертацию. Тема: "Политическая история первого тюркского каганата". Он замечал — несколько, впрочем, хвастливо: "Это было для меня совершеннейшее торжество, потому что с этими академическими деятелями я устроил избиение младенцев"…

Первый раз сидел за папу, второй за маму — примерно так описывал причины своих невзгод сам Лев Николаевич. В третий раз его арестовали 6 ноября 1949 года. Обвинения, как ни странно, были те же, что и прежде. Но теперь ему дали полные 10 лет. Это был сильный удар. Но больше всего Гумилёв переживал, что после обысков исчезла рукопись почти написанной им монографии "История Срединной Азии в Средние века".

Второй срок оказался тяжёлым. Начались серьёзные проблемы со здоровьем. Он даже писал, что не надеется уже выйти на свободу.

После смерти Сталина в 1953 году режим стал полегче. Гумилёв умудрялся даже заниматься наукой, дежуря в библиотеке, и выписывал специальную литературу. Более того, ему разрешили писать "о гуннах".

В 1956 году, после ХХ съезда партии, специальная комиссия, прибывшая в лагерь, пришла к выводу, что Гумилёв невиновен. В Ленинград он прибыл с двумя деревянными чемоданами, главной ценностью в которых были две рукописи: "Хунну" и "Древние тюрки".

Гумилёв стал членом Всесоюзного географического общества ещё в 1949 году. Это ему пригодились позже.

Он с трудом смог устроиться на декретную ставку научным сотрудником в Эрмитаж. Ещё труднее было опубликоваться в академических журналах. И в этот момент именно Географическое общество стало для него окошком в научный мир.

Первое мероприятие Всесоюзного географического общества, на котором побывал Лев Николаевич, прошло 18 ноября 1956 года, спустя полгода после освобождения из лагеря. К работе этнографического отделения Общества его привлёк известный этнограф, антрополог и археолог Сергей Руденко. Он руководил одной из экспедиций, в которой участвовал Гумилёв. Было у них ещё нечто общее: в 30-х годах Руденко тоже успел поработать на строительстве Беломорканала — не по своей, разумеется, воле.

27 сентября 1957 года Лев Николаевич впервые выступил в зале нынешней Штаб-квартиры РГО в Санкт-Петербурге с докладом о гипотезе Григория Грумм-Гржимайло о так называемой динлинской проблеме. Статья была опубликована в первом номере журнала "Известия Всесоюзного географического общества" за 1959 год.

С тех пор Гумилёв принимает активнейшее участие в работе этнографического отделения ВГО и активно публикуется в географическом «Вестнике». 12 февраля 1958 года его избирают членом бюро отделения этнографии.

24 декабря 1959 года там же Гумилёв прочитал фундаментальный доклад, который напрямую относится к пассионарной теории этногенеза — о влиянии периодических увлажнений на историю евразийской степи. Это был мостик, точнее, прямой коридор к самой теории.

По темам докладов можно проследить, как появлялись её "вестовые столбы".

1961 год — доклад о палеогеографии Волжской Булгарии.

1962 год — об исследовании Хазарии.

9 января 1964 года — "Ландшафт и этнос". Полное утверждение пассионарной теории этногенеза. Как подчёркивает ученик Гумилёва, глава Этнографической комиссии Санкт-Петербургского отделения РГО Алексей Новожилов, с этого момента все доклады Льва Николаевича посвящены исключительно этногенезу.

Его ставшие весьма популярными, благодаря будущим книгам, тезисы о том, что есть этнос, впервые были произнесены на заседании отделения этнографии ВГО 17 февраля 1966 года.

Кстати, Гумилёву принадлежит своеобразный рекорд, напоминает Алексей Новожилов. На чтение одного из докладов в 1965 году записалось 47 человек. Очевидно, это не просто люди с улицы. Подобное "столпотворение" на заседаниях отделения этнографии Географического общества ранее могло иметь место разве что в XIX веке.

В апреле 1960 года выходит первая монография Гумилёва. Она посвящена хунну, древнему кочевому народу, который предшествовал гуннам и из-за которого китайцы возвели свою знаменитую стену. Собственно, историей хунну Лев Николаевич иллюстрирует и проверяет на прочность основы своей теории этногенеза. А кроме того, подробно изложенная история хунну несколько меняет акценты, принятые в исторической науке. Считалось, что хунну были как бы маргиналией в истории Китая. Между тем в период расцвета они контролировали огромные территории, включая большую часть Монголии, северо-восточные области Китая, Южную Сибирь.

Хунны идеально ложились в пассионарную теорию этногенеза. Сначала одно из многочисленных племён, обитавших в степи к югу от пустыни Гоби, начинает возвышаться над другими. Затем становится во главе союза племён. Хунны самостоятельно осваивают кочевое скотоводство, что позволяет им передвигаться на значительные расстояния. Их армия составляет до 300 тыс. всадников. Хунны захватывают большую часть Ханьского Китая. Создают державу. А спустя какое-то время распадаются на несколько частей и исчезают на просторах Евразии.

Второстепенное и, по мнению Гумилёва, абсолютно незаслуженное место в истории объяснялось и тем, что данные о хуннах, которыми располагали современные учёные, в большей степени дошли до нас через китайские письменные источники. А с ними и взгляд на самих хуннов.

Читайте также: Хунны на территорииТувы

К слову, примерно такова же природа европоцентричности в исторической науке и, как следствие, нашем сознании. Учёные вынуждены за неимением иных источников пользоваться этой платформой. Что нередко приводит, во-первых, к искажению знания, во-вторых, к делению народов по степени их вклада в историю, с чем Гумилёв был категорически не согласен.

Мировая история, по Гумилёву, — это постоянное взаимодействие этносов между собой и окружающим, точнее, вмещающим ландшафтом. Теория предлагает иерархию этнических систем: от консорции (группа людей с общими интересами) до суперэтноса (он может вмещать несколько этносов).

Вписанности этноса в природную среду Гумилёв придавал огромное значение. "При изменениях ландшафта, превышающих определенный критический порог, на месте старого этноса появляется новый", - считал он.

Но решающим фактором этногенеза Гумилёв видел пассионарные толчки. Причиной их учёный называет некие "мутации". В какой-то момент в популяции возникает критическая масса пассионариев. Это "люди длинной воли", с бурлящей активностью, жаждой изменить мир. В крайней точке пассионарий готов легко жертвовать собой и другими людьми ради иллюзорной цели. И наоборот, когда пассионарность ниже нормы, то человек пассивен, склонен к паразитизму и предательству.

Вследствие подъёма пассионарности в этнической системе возникает сильное возбуждение, что приводит к расширению его ареала, возникновению держав и империй.

Гумилёв проследил циклы этногенеза для нескольких десятков этносов и обнаружил, что на глобусе они выглядят широкими (200–300 км) и длинными (до нескольких тысяч километров) полосами, будто "космос сечёт своей плетью нашу планету". Природа этого импульса до конца не ясна. Сам автор объясняет эту "энергию саранчи" импульсами из космоса и признаётся, что на эту мысль его навёл основополагающий труд Владимира Вернадского "Химическое строение биосферы Земли и её окружения".

В своём развитии этносы проходят несколько стадий примерно по 150 лет. Вершиной становится акматическая фраза, или перегрев. Затем происходит надлом, резкий спад пассионарности. Ему на смену приходит фаза медленной инерции, характеризующаяся общим процветанием. Продолжающееся уменьшение таинственной энергии приводит этнос в обскурацию, затем мемориальную фазу и завершается гомеостазом. Всего этот цикл длится полторы тысячи лет.

В 1961 году Гумилёв защитил докторскую диссертацию по истории. Тема звучала так: "Древние тюрки. История Срединной Азии на грани Древности и Средневековья (VI–VIII века)". Это был венец напряжённой работы в течение четверти века. Целый пласт истории огромной Евразии был введён в научный оборот. Даже самые отчаянные скептики признали за Гумилёвым право на столь масштабное научное высказывание.

Феномен Гумилёва ещё и в том, что для построения теории ему приходилось быть сразу "всем для всех": историком, этнографом, археологом и в том числе географом. Свою идею о том, что ландшафт и климат являются ключевыми факторами для характера хозяйствования, а он, в свою очередь, во многом определяет политический строй, Лев Николаевич доказал исследованиями древней Хазарии. Гумилёв не раз бывал в археологических экспедициях в местах, где когда-то существовал Хазарский каганат, — в Саратовской и Астраханской областях, Дагестане, Чечне. В 1962 году он становится старшим научным сотрудником в Научно-исследовательском географо-экономическом институте, подразделении геофака Ленинградского госуниверситета.

В мае 1974 года Лев Николаевич защищает вторую докторскую диссертацию, теперь уже по географии. Присутствовавшие в тот день в Большом зале Смольного вспоминают, что выступление претендента, как всегда, было очень ярким и бурным. Итог: 15 голосов за, один против. Но ВАК не утвердил учёную степень Гумилёва. Впоследствии эта работа стала основой, пожалуй, самой важной из его книг — "Этногенез и биосфера Земли".

Всё дальнейшее творчество учёного, знакомое нам по книгам, есть следствие его основных работ. В перестройку, в момент распада СССР, в 90-е годы люди искали ответы на многие мировоззренческие вопросы и находили их в том числе у Гумилёва. Его книги давали читателям непротиворечивую их собственным наблюдениям картину мира. А кроме того, пробуждали интерес к науке и творчеству. Эту способность Гумилёв считал очень важной для всего этноса.

"Развитие народов, создающих культуры и цивилизации, связано с творческими процессами, а оскудение творчества обрекает этносы (племена и народы) на повторение младшим поколением старшего, что и отражено в восприятии времени как завершённого цикла".

Самого Гумилёва учёные, в том числе и оппоненты, "разбирали" не менее досконально, чем его работы и в целом теорию.

Одно из отличительных свойств Гумилёва — свобода мысли. Есть даже парадоксальная гипотеза, согласно которой лагеря хоть и были тяжелейшим испытанием, но интеллектуально Гумилёва в каком-то смысле сохранили — по крайней мере от влияния советской академической науки, точнее, её бюрократического аватара.

Часто оппоненты щипали Гумилёва по поводу частностей, как если бы авиаконструктору вменяли в вину несовершенные инженерные решения в части шасси или двигателя. Нам, правда, кажется несколько наивным объяснение изначального импульса, источника пассионарности некоей энергией из космоса или радиацией. Однако считать это слабостью теории в целом видится риторической придиркой.

Гумилёва часто критиковали с идеологических позиций. В советское время — за отход от принципов марксизма. Хотя сама тема этногенеза даже в силу рассматриваемых периодов жизни человечества никак не могла иметь в базе классовый подход. В перестроечное время и в 90-е годы на Льва Николаевича нападали националисты — за его мысль о симбиозе Руси и Золотой Орды, либералы — за "антисистемы" и "химеры". Его хотели бы видеть в своих рядах евразийцы, и вроде бы он сам был не против, но опять же Гумилёв не вмещался в прокрустово ложе концепций.

Часть критиков упрекают Гумилёва в том, что его теория в нечистых руках может быть использована в политических целях. А что, Гитлер тоже был пассионарием? А не является ли теория этногенеза оправданием социал-дарвинизма? А правда ли, что Гумилёв ненавидел Запад? Сама постановка вопросов таким образом в отношении учёного, обладающего, кроме интеллекта, знаний, ещё и колоссальной внутренней культурой, — нонсенс. Гумилёв просто не мыслил в категориях бытового сознания.

К тому же не будем забывать, что история — не для слабонервных. Впрочем, как, скажем, биология, которая вообще-то констатирует, что человек плотояден по своей природе. Наука вообще, увы, довольно безжалостна к этике и нашим рефлексиям.

Проблема больших учёных состоит лишь в одном — нашем нежелании или неумении переварить этот опыт, постичь истинный смысл их наследия. Для нашей страны идеи Гумилёва особенно важны. Российский (или евразийский) "суперэтнос" молод, а Россия просторна. Нельзя нам потеряться.

Татьяна Петренко